Воевода Свенельд в праздничном новом одеянии, при мече и в зелёном плаще с золотой фибулой на плече встал на вершине неподалёку от кумиров и обратился к собравшемуся воинству, укрывшему все склоны Перуновой горы. Поздравив дружинников и ратников с победой, Свенельд заговорил о потерях.
– Дорого обошлась эта война и нам, и хазарам, но дороже всех стоила она печенегам, – провозгласил воевода, – ибо бессчётное количество степных воинов сложили в ней голову. Мы же утратили половину войска. Больше всех потерь понесли тьмы Издебы, Притыки и пешие ратники. Святослав потерял десятую часть убитыми, поскольку его Молодая Дружина темников слушалась, порядок имела и в сече действовала умеючи.
И были оглашены на Требище все имена убитых. И узнали кияне, как темник Мечислав Тырло был обезглавлен хазарином пред своими тьмами и Клин пятитысяцкий пал в поле перед очами полков. Как геройски сражался темник Сушина и получил смертельный удар врага и как погиб от руки печенега молодой темник Драгослав. А Горицвет-темник был ранен в десницу, но не тяжело, и уже занял место в строю. И княжич Святослав был легко ранен, так что порез сам закрылся. А многие десятские и сотские были убиты и многие ранены. И все их имена оглашались на древнем Требище сотниками и тысяцкими, которые, сменяя друг друга, рассказывали о геройски погибших ратниках и дружинниках. А живые поминали их троекратным «Слава!».
И когда были прочитаны все имена, вострубили боевые рога, призывая мёртвых к прощальной Тризне, чтоб они вместе с живыми незримо ели братскую страву и пили хмельные мёды.
Когда кудесники со служителями обнесли всех поминальной трапезой, среди тризнующих пошли воспоминания о самых примечательных моментах битвы, кто и как проявил своё удальство и умение.
Молчавший и до сих пор думавший о чём-то Святослав вдруг спросил у сидящих подле:
– Видел я, как ратники геройски сражались у стен киевских, да ещё и выдумку применяли: взяли огнищанские бороны и положили их в траву по три в ряд. А когда печенежина на них с диким криком полетела, наскочила на колки те и стала с коней падать. И в других местах то колья в землю вбивали, то верёвки в траве протягивали, и спотыкались печенежские лошади, седоки валились на землю, а ратники добивали их. Хотел бы я видеть того воеводу ратного, где он?
– Воевода Фряг ратник за землю киевскую голову сложил… – тихо ответил кто-то из дружинников.
– Да будет ему вечная слава! – также тихо отвечал Святослав.
И Тризна продолжилась.
Святослав, как обычно, воротился в свою горницу поздно, когда весь терем, не считая охраны, уже спал.
Только-только отшумели Яровы дни. Святослав тяжко вздохнул.
Два лета прошло с тех пор, как закончилась печенежско-хазарская война. И два лета тому в родовой горячке истаяла, будто свеча, его Ладомила. Радостный Богояров праздник, день их встречи, теперь стал печальным.
Княгиня Ольга взяла на себя заботу о внуках, и Святослав, вверив сыновей матери, только изредка навещал Ярополка с Олегом, проводя большую часть времени если не в походах, то в киевском Ратном Стане.
Дабы не оставаться наедине с тяжкими думами, Святослав всегда старался быть занятым, предавался ратному труду до изнеможения, не щадя ни себя, ни дружину. Ворочаясь домой либо в лагерный шатёр, а то и просто постелив попону на сырую землю, он падал на ложе и тотчас засыпал безо всяких сновидений.
Но последние две седмицы были праздники, Молодая дружина отдыхала, веселилась, отсыпалась, гуляла по ночам с девчатами и выбирала себе суженых в Ярилиной роще.
И Святославу нынче не спалось. За прошедшее время сгладилась острота утраты, зарубцевались раны души. А вот нынче воспоминания краткой, но счастливой жизни живо всплывали в памяти, – улыбка Ладомилы, её заливистый смех, ладное тело, мнилось, протяни руку – и вот она, рядом. Но ничего не происходило, то были одни лишь видения.
Святослав не заметил, как мысленно стал говорить с женой, словно она была рядом с ним в горнице.
В этот миг лёгкие шаги и впрямь долетели до слуха. Святослав невольно вздрогнул и обернулся.
Перед ним со светильником в одной руке и ковшом в другой стояла Малуша, материна ключница.
– Дозволь, княжич? – спросила она ласково-певучим голосом и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Вот кваску принесла, сама делала, испей, день-то нынче был жаркий, до сих пор душно!
Святослав молча взял ковш, выпил и поставил на столешницу.
– Добрый квас у тебя, Малуша, – обронил он, – будто брага хмельная!
В ногах и впрямь как-то потяжелело, а тело, словно после бани, стало приятно расслабляться и обретать удивительную лёгкость.
Какая-то нынче иная эта Малуша, невольно отметил про себя Святослав, пристальней разглядывая прислужницу, несколько удивлённый её вниманием, а более всего переменой облика.
Облачённая в тёмное византийское одеяние из чудного тонкого полотна, перевитого по чреслам красным шёлковым поясом, сама черноволосая и черноглазая, как дочь Тьмы, Малуша не прятала нынче своих быстрых жарких очей, напротив, глядела бойко, словно подзадоривая. И движения – как у кошки, нет, скорей как у тигры – мягкие, плавные, грациозные, за которыми угадывалась скрытая сила.
– Вижу, княжич, невесел ты в дни праздничные, неладно так, боги осерчать могут… – мягко укорила она. – Дозволь, пресветлый, печаль твою танцем развеять? – предложила она. – Только огня побольше надо…